Мы как вкопанные смотрели за движением щупальца. Оно протащилось по грязи. Щенок, подвывая, продолжал сидеть, слишком перепуганный, чтобы двинуться с места. Под ним растекалась лужица. Щенок смотрел в небо, удивленный, завороженный и неподвижный от испуга. Щупальце прошло мимо. Всего в нескольких сантиметрах от щенка. Но уже подступали другие.
– Кто-то же должен ему помочь! – послышался голос.
Вот только кто? Кто станет рисковать своей шкурой? Ради собаки?
Заплакала девочка.
– Собачка, собачка, бедненькая!
Нам всем было жалко собаку, но мы ничего не могли сделать. Я не мог оторваться глаз, мне было и жутко, и сказать по правде, любопытно. Как в фильмах ужасов, когда ты с интересом следишь за развитием сюжета в наивысший момент напряжения – например, когда герой стоит на натянутой проволоке, и ты ждешь, сорвется он или нет. Только сейчас все было по-настоящему. Я не хотел, чтобы щенок погиб. Никто не хотел. Но всем было ясно, что это неизбежно. Десяток смертоносцев над нами плыли так кучно, что соприкасались туловищами. Как круглые шарики, они то прижимались друг к другу, то отталкивались, им-то был нипочем их собственный яд.
Щупальца их были, как лианы. Если хотя бы один из них заденет мягкую шерстку, тело щенка начнет разъедать ядовитая кислота, он испустит резкий истошный вопль – и все будет кончено.
Она спрыгнула с парты.
– Дженин, – окликнул я, – что ты делаешь?
– Если все остальные так и будут просто стоять…
И в мгновение ока она была такова. За ней со стуком захлопнулась дверь.
– Эй! – закричала учительница.
Слишком поздно. В двери оставили ключ. Секунду спустя Дженин уже была на улице и бежала по школьному двору. Учительница колотила в окно:
– Дженин! Вернись сейчас же!
Но Дженин не слышала или не хотела слышать. Она неслась к щенку. Тот заметил ее и сделал то, что не пошло на пользу никому из них: он пустился наутек. Он бежал в обратном направлении, прямо навстречу приближавшимся плотным занавесям щупалец, тысячами лент, протянутым смертоносцами с неба.
– Дженин! Вернись сейчас же…!
Куда там. Дженин побежала за щенком и загнала его в угол. Тот скулил и тявкал, почти комично растопырив лапы в попытках увильнуть от нее и вырваться в самое пекло, от которого она его спасала. Дженин схватила его за загривок и сгребла в охапку. Потом повернулась и побежала с ним в укрытие. Но было уже поздно. Смертоносцы повисли над ней, окружив ее своими щупальцами. Выхода не было.
Никто не проронил ни звука. Мы наблюдали из-за непроницаемых стекол.
Щенок замолк и перестал вырываться. Похоже, в ее руках ему стало спокойнее. Она гладила его по голове, убаюкивала. Она стояла и ждала – смерти.
А потом начала раскачиваться, и как ни странно, танцевать.
Конечно, это вовсе не было никаким танцем, хотя выглядело именно так. Она стояла на месте, следя за приближением щупалец. Но когда одно приблизилось вплотную, она качнулась в сторону, и когда оно прошло мимо, изогнулась, чтобы избежать второго. По мере их движения ее фигура стала казаться рябью миража на распаленном зноем горизонте. Щупальца словно специально тянулись к ней, словно моля о подаянии, но она не давалась им.
Я затаил дыхание. Мы все смотрели и молчали, как зачарованные, готовые в любую секунду услышать ее крик и собачий вой, когда оба они запутаются в этих ядовитых джунглях, этих смертельных висячих клумбах.
Но крика все не было. Смертоносцы шли над ее головой, волоча щупальца по земле. Они извивались и кружились, и вместе с ними извивалась и кружилась Дженин. Они как будто сами танцевали с ней, уступая ее то одному, то другому партнеру, когда очередное щупальце, повальсировав с ней мгновение, отвешивало поклон, и на его место приходило новое.
Сложно сказать, сколько мы так стояли, и сколько она так качалась и танцевала. Скорее всего, считанные минуты, но они тянулись долго, как часы.
Наконец они миновали. Зазвенел отбой тревоги. Дженин одна стояла во дворе, все еще держа на руках маленького песика. Повсюду на земле осталась слизь. Осторожно переступая ее, Дженин двинулась к школе. Ей открыли дверь и впустили внутрь. Послышался собачий лай, а потом дверь класса распахнулась, и вошла Дженин. С пустыми руками. Должно быть, передала собаку кому-то из учителей.
Ни слова никому не говоря, она вернулась на свое место, достала учебники и стала дожидаться продолжения урока. Все смертоносцы ушли, и в небе посветлело. Уборщик уже был во дворе, разбрасывая лопатой реагент на кучи слизи.
Учительница посмотрела на нас, словно хотела сказать что-то, что-то очевидное и бессмысленное, вроде: «Это был очень опасный и необдуманный поступок, Дженин. Ты могла погибнуть!»
Но слова не шли. Она, как и мы все, понимала, что поступок Дженин был не только опасным и необдуманным. Вдобавок он был бесстрашным и отважным.
Учительница подошла к ней и положила руку ей на плечо.
– Молодец, Дженин, – прошептала она. – Это было храбро. Опасно, но храбро.
Лицо Дженин оставалось таким же бесстрастным, как всегда. Она лишь улыбнулась легонько и открыла книгу, готовая приступить к уроку. Я внимательно посмотрел на нее: на ее загорелую кожу и лицо с идеальными пропорциями, на глубокие, безобразные шрамы, которые шли по скулам к губам. Никогда за всю свою жизнь я не знал таких, как она. За ней я отправился бы на край света.
Мне казалось, что я должен был сам попытаться спасти эту собаку. Что я трус, потому что этого не сделал. Но я также понимал, что если бы пошел туда, то лежал бы сейчас мертвым на щебне школьного двора, с кислотными ожогами по всему телу и ядом на коже. И щенок тоже был бы мертв. Так какой был бы в этом смысл?
Танцы не были моей сильной стороной.
В общем, в героизме без навыков мало толку. Он может так и остаться бессмысленным самопожертвованием или пустым жестом. Но Дженин не была самонадеянной, она знала, что нужно делать и как себя вести. Она не собиралась жертвовать жизнью ради собаки. Она хотела спасти щенка – и сделала это.
Может, как и смертоносцы, она и была дикой и свободной.
Но в отличие от них, у нее были мозги.
Мне удалось поговорить с ней, когда мы возвращались в тот день домой.
– Ты вела себя очень храбро, Дженин, – сказал я. – Разве что немного глупо.
– Совсем как ты, значит. Только наоборот, – парировала она.
Я не сразу сообразил, что она имеет в виду. Но она улыбалась. Так что я предположил, что это такая шутка.
– Так ты поедешь с нами? – спросила она. – Мы уплываем на эти выходные. Твои родители не против?
– Э-э… Строго говоря, они еще не ответили. Но надеюсь, они в конечном итоге согласятся, – ответил я.
– Ты всегда на что-то надеешься, да, Кристьен? – заметила она.
– Да, – решил я. – Так и есть, пожалуй.
Только она и половины моих надежд не знала. Не знала, какой важной их частью была она сама.
На папу рассказ об этом происшествии произвел хорошее впечатление, а вот на маму – нет.
– Какая дикость, – сказала она. – Рисковать жизнью из-за собаки.
– Но это же охотники за облаками, они вообще очень храбрый народ, – ответил папа. – И находчивый. Он наверняка будет в безопасности, если проведет пару дней с такими людьми.
– С такими людьми, вот именно, – повторила мама, но с другой интонацией. Было буквально слышно, что она говорит курсивом.
Ей очень сильно не нравились такие люди. У таких людей было слишком много татуировок, шрамов и колец в ушах, они пользовались ножами чаще, чем вилками, и не говорили «прошу прощения», когда выходили из-за стола (если у них был стол, из-за которого можно выходить).
– Не вижу вреда в этой поездке, – сказал папа. – Это же только на выходные.
– А как же его уроки?
– Сделает перед отъездом.
– Нет, они ведь уезжают сразу после школы.
– Значит, сделает на борту. В пути у него будет полно времени. Здесь же нет никаких облаков, верно? Они проплывут часов десять, не меньше, наверное, прежде чем найдут облако. К тому же, как эта девочка делает уроки и где? На борту и делает, надо полагать.
– Если она вообще их делает, – фыркнула мама.
Потому что, конечно, подумал я, не станут же такие люди тратить время на уроки.
– Все она делает, – ответил я. – Всегда и все без исключения, между прочим.
Я мог бы добавить, что по успеваемости она в пятерке лучших в классе. Но тогда меня спросят, почему я не в пятерке, а это был не тот разговор, который мне хотелось сейчас заводить.
– Ну же. Давай отпустим парня, – великодушно сказал папа.
– Ну…
Это был хороший знак. У мамы заканчивались возражения, и ее возражения исчерпывали себя.
